Потом у Ани зазвонил телефон, и сотовый номер на нем был номер Мережко. Аня отбила звонок и выключила телефон.
Аня не помнила, сколько она просидела в машине. Сначала полчаса, потом час. Потом она велела отвезти себя в небольшой ресторанчик в квартале от офиса, и там она что-то съела сама и накормила охранников. В ресторане она хотела сесть у окна, но охранники ей не дали.
– За нами следят, – сказал один из охранников, показав на противоположный тротуар. Аня вгляделась. Там стояла грязно-серая «Девятка».
– Демонстративно следят, – добавил другой.
Через сорок минут она вернулась к офису. Грязно-серая «Девятка» следила за ними действительно демонстративно. Телефон у Ани молчал.
Мережко, наверное, посоветовался со Стасом, потому что черный «БМВ» опять приехал в офис, и охрана опять почтительно перед ним расступилась.
Аня снова включила телефон, и он тут же зазвонил. Сотовый номер на нем был номером Алексея Защеки. Аня опять отбила звонок и выключила телефон.
Некоторое время она сидела молча, глядя на пустой экранчик. Потом набрала телефон Эдуарда Каменецкого, генерального директора аэропорта «Международный».
– Эдуард Сергеевич? – спросила она, – вы… кажется, вы просили со мной встретиться. Я могу приехать сейчас.
В то самое время, пока Аня маялась у дверей своего офиса, машина главы авиакомитета Михаила Зварковича подъехала к дверям одного из крупнейших российских коммерческих банков. На председателя банка Зваркович вышел через его партнера. «Федеральный авиационный узел? – переспросил совладелец банка. – Это интересно, но я сам этим вопросом не занимаюсь. Поговори с Мишей».
Встреча с Мишей была обговорена тут же: на завтра, на одиннадцать утра.
Банк занимал красивый отреставрированный особняк неподалеку от МИДа. Центральный вход украшали две шлюзовые камеры, и для Зварковича шлюз был застопорен и растворен настежь. Вышколенный охранник проводил его на третий этаж.
В приемной председателя банка успокаивающе стрекотал факс, и у тяжелых дубовых дверей белела табличка с известным всей стране именем. Секретарша с поклоном распахнула перед Зварковичем дверь. В кабинете никого не было.
– Проходите, проходите, – сказала секретарша, – он вышел, будет буквально через минуту. Чай, кофе?
– Чай, – сказал Зваркович.
Он решительно пересек кабинет и устроился за низким столиком для беседы. На столике в хрустальной вазочке стояли конфеты и белые бразильские орехи, похожие на свернувшихся личинок. Зваркович рассеянно запустил пятерню в орехи.
– Твой чай.
Зваркович обернулся.
На пороге кабинета, саркастически улыбаясь и держа в руке чашечку с дымящимся чаем, стоял Стас Войнин.
– А… – сказал Зваркович.
– Он отдыхает. В Южной Африке. Твое предложение его не заинтересовало. Извини, что я назначил встречу не у себя в кабинете, но я готов тебя выслушать.
Давным-давно, когда Аня была еще маленькая, у нее был дедушка. Дедушка был мамин. Он работал инженером на заводе и еще занимался в кружке самодеятельности фокусами. Он показывал очень смешные фокусы, курил толстую коричневую трубку и летом качал ее на скрипучих качелях, устроенных на крошечном садовом участке в сорока километрах от Москвы.
Дедушка умер от рака, когда ей было шесть лет, и с тех пор никто не качал ее на качелях. Эдуард Каменецкий очень походил на дедушку. Он был такой же уютный и старый, как пенек, облепленный опятами, и его слегка обвисшее лицо было наполовину скрыто за толстыми стеклами очков.
Каменецкий категорически отказался от того, чтобы она ехала в аэропорт, и назначил встречу через полчаса в центре Москвы.
Стас, как и его сицилийские коллеги, предпочитал пасту и рыбу. Молодой блестящий менеджер Василий Никитин любил японские рестораны. Ресторан, в котором назначил встречу Каменецкий, назывался «Князь Кропоткинъ» и писался с «ером» на конце.
Была суббота и пять часов, и ресторан из-за раннего времени был полупустой. Каменецкий ждал ее в отдельном зале с камином, резными стульями и белыми колоннами барских усадеб середины девятнадцатого века.
Он ахнул, увидев ее бледное лицо с лихорадочно горящими глазами.
– Анечка! Да что с вами!
Аня помолчала. Больше всего ей хотелось уткнуться в пиджак Каменецкого и разреветься. Как маленькой девочке. Но это было нельзя. Она – не маленькая девочка. Она – наследница своего отца.
Улыбающийся официант в черном фраке и белой бабочке походил на муху в молоке. Названия блюд были написаны по-русски, с «ятями» и «ерами», и шрифт был неровный и очень черный, на желтой кремовой бумаге, а сами названия выглядели нарочито забавной смесью французского с нижегородским.
– Мне чаю, – проговорила Аня. Ей ничего не хотелось, и ее била дрожь.
Каменецкий вопросительно поднял брови.
– Слышали, что случилось с Никитиным? – спросила Аня.
– Конечно, – кивнул Эдуард Викторович.
– За что его? Чего от него хотят?
Каменецкий помолчал.
– Я думаю, от него хотят долю в компании.
– Это потому, что он купил у отца самолеты?
– Я думаю, это потому, что он построил аэропорт. В России очень много контрабандистов, но они просто крадут деньги. А Никитин их не украл, а вложил. И аэропорт, в который он их вложил, можно взять в заложники. Как семью.
Эдуард Викторович задумчиво поковырял вилкой в салате из рукколы и заморской рыбы омара.
– Никитин ошибся в бизнес-стратегии, – сказал Каменецкий, – он думал, что в России можно вкладывать деньги и что государство за это погладит его по головке. Ему объяснили, что в России вкладывать нельзя, а можно только воровать и делиться. А он вложил – миллионов четыреста.