– Что?!
– А ты знаешь, что она была в тебя влюблена? Даже я заметила, что она тебя любила, каково это, Стас, каково это – стрелять в тех, кто тебя любит? Не в подонка Мережко, не в меня, а в красивую девочку, с которой ты занимался любовью?
– Анна Семеновна, – изумленно-ненатурально сказал Каменецкий, – вы ошибаетесь, Станислав Андреевич никогда…
– Ну да, – сказала Аня, – никогда не убивал. И на дачу с охраной скопил, импортируя оливковое масло.
Повернулась и вылетела из кабинета.
Грузный Каменецкий глядел ей вслед, и глаза у него были печальные, как промокшие воробьи.
– Я, – начал Каменецкий.
– А тебе – туда, – скомандовал Стас, ткнув пальцем в дверь приемной.
Каменецкий застенчиво вздрогнул и вышел. Никитин и Стас остались одни.
Никитин по-прежнему сидел на столе, по-мальчишески болтая ногой. В раскрытой папке за его спиной застенчиво белели корешки платежек.
Войнин, улыбаясь, остановился напротив.
– Какого черта ты взял эту компанию? – спросил Войнин.
– Затем, чтобы вернуть деньги кредиторам.
– Ты знаешь, где они?
– Я это знаю, Стас. И я их верну, даже если для этого мне придется позвать на помощь генерала Кутятина.
– В таком случае ты опоздал, Вася.
– Что?
Стас швырнул на стол копию платежного поручения.
– Вчера в четыре часа дня генерал Кутятин открыл в латвийском банке счет. На имя грека Аристида Константинидиса.
В половине шестого на счет Константинидиса были переведены шестьдесят четыре миллиона долларов. В пять часов сорок семь минут господин Константинидис отдал распоряжения о переводе этих денег на другие фирмы. С последующей обналичкой, как можно догадаться. В десять вечера господин Константинидис приземлился во Франкфурте. Я боюсь, тебе будет непросто расплатиться с кредиторами, Вася. Потому что Кутятин вряд ли вернется с этими деньгами к начальству.
Стас резко повернулся и вышел из кабинета.
Никитин остался сидеть на столе, и ноги его, обутые в щегольской ботинок коричневой кожи, уже не болтались весело, а застыли, словно ноги повешенного.
Аня перепутала двери и выскочила не в предбанник, а в переговорную комнату.
Выглядела комната необычно: стол для совещаний был уставлен тарелками со снедью. Грудой лежала нарезанная семга, в хрустальных вазочках стояла красная икра, на тарелках возвышались горы оливье, маринованных грибов и огурцов, и посереди всего этого великолепия красовалось блюдо с жареным и наполовину съеденным поросенком. Около стола жевали семгу три собровца. Спиртного нигде не было и в помине. Василий Никитин придерживался старинной заповеди: солдат должен быть сытым. И не скупился на угощение.
Один из собровцев, завидев Аню, широко улыбнулся и протянул ей бутерброд с икрой.
– Эй, девка, – спросил он, – чего, новый хозяин приставал? На, поешь.
– Он молодой, горазд приставать, – сказал второй собровец. Балерину-то эту, ну, еще вчера в газете писали, он содержал.
– Да не балерину, а певицу, – сказал собровец, – вон, «Порше» ей подарил.
Видимо, они приняли Аню за секретаршу.
Аня сверкнула глазами и прошла к выходу мимо собровца и бутерброда.
– Эй, ты куда, – закричал один из троих, – а ну останься! Тебе кому говорят, девка, останься!
Аня выскочила в предбанник.
Там стоял растерянный Каменецкий.
– Аня!
Аня оттолкнула его, но он только крепче схватил ее за руку.
– Анечка, вы не можете уйти! Мы… я… мы все объясним! Вы не правы насчет этой… Маши, Станислав Андреевич, он в вас…
– И автомат попал к Владу случайно?
– Аня, ну вы же видели, какие ставки в игре, неужели вы думаете, Влад будет держать дома паленый автомат?
– А мобильник, с которого звонили Стасу?
– Да этот мобильник, он же был не на трупе! Он был за спинкой сиденья, Аня! Вы понимаете, как все организовано? Вас убивают, машину бросают в лесу, оперативники находят мобильник, якобы забытый…
– Не верю.
– Аня! Зачем было Стасу убивать вас, если за час перед этим вы отдали мне в управление все, что у вас было?
Аня молча смотрела на Каменецкого. Потом оттолкнула его и убежала. Она забилась куда-то в туалет на третьем этаже и там долго сидела на подоконнике, приходя в себя.
Из узкого туалетного окошка открывался вид на улицу и на заснеженный двор, наводненный машинами и охранниками. Во дворе стоял только что въехавший «москвич»-пикап. Водитель «Москвича» разводил руками, а охрана тщательно охлопывала его.
Потом собровцы открыли багажник и вытащили из «Москвича» сумки. Водитель и пассажир пытались протестовать. Из одной сумки вынули светло-лиловое кимоно, такое же, как у официанток в «Сакуре».
Потом скандал затих, с крыльца сошел человек с мобильником в руке и увел с собой и водителя «Москвича», и пассажира. Охранники следом несли сумки.
Аня сидела в туалете долго, пока не стемнело. Пару раз кто-то звонил на мобильный, но она отбивала звонки.
Ей было интересно. Самое интересное было тогда, когда двое никитинских охранников направились в сторону автобуса со спецназом ФСБ. В руках у них были термосы и судки с провизией. Охранников некоторое время не хотели пускать, потом дверь автобуса отодвинулась, чьи-то руки в камуфляже приняли снедь, и охранники ушли обратно.
Она видела, как от особнячка отвалила «Волга» со спецсвязью. Потом уехал кортеж Стаса. Последним, около шести, отвалил автобус с сытым спецназом ФСБ. Из чужих машин около выхода покорно мерз ее «Мерседес». Аня набрала номер водителя.
– Я сейчас буду, – сказала она.
Зеркала в пролетах мраморной лестницы умножали пространство и превращали небольшой особняк в Зимний дворец. Ковровая дорожка была затоптана ботинками спецназовцев. Из фонтана в фойе жадно пила воду рыже-черная овчарка. По ту сторону шлюзовых дверей из машины выскочили ее охранники, но спецназовец у входа почтительно преградил ей путь.